Андрей Юрьевич Грицман (р. 1947) – поэт, критик, переводчик. Родился в Москве. Окончил 1-й Московский медицинский институт им. И.М. Сеченова. С 1981 года живет в США, работает врачом, специалист по диагностике рака. Кандидат медицинских наук. Публикуется в России с середины 90-х. Стихи и эссеистика на английском языке публикуются в американской и британской периодике. В 1998 году окончил литературный факультет Университета Вермонта со степенью магистра искусств по литературе. Автор нескольких книг стихов и эссе. Организатор, ведущий Международного клуба поэзии в Нью-Йорке и редактор журнала "Интерпоэзия". Член русского и американского ПЕН-клубов.

Андрей Грицман – москвич, ставший американцем, но не забывающий о родине. Он бережно относится к слову и к тем, кто претворяет опыт чувств в поэзию. Порой кажется, о коллегах он готов говорить больше, чем о себе. О жизни по ту сторону Атлантики, «могучей кучке» поэтов Нью-Йорка и творческой эволюции поэта с Андреем ГРИЦМАНОМ беседовал Владимир КОРКУНОВ.

– Андрей Юрьевич, вы родились в Москве, но в 1981 году уехали из страны. Не жалеете?
– Уехал я весной 1981 года по желанию, сознательно. Собирался уезжать за несколько лет до этого и хотел оказаться именно в Америке. Не в Канаде, Австралии или где-то еще. Я всегда чувствовал интерес и какую-то близость с этой страной, культурой, цивилизацией. И совершенно не жалею, что уехал, хотя были, конечно, разные настроения, периоды, но это – как в любой жизни. За 36 моих лет в этой стране разное бывало, как могло быть и в России или на Луне. Вернуться после переворота 1990-х и распада Советского Союза не хотел, хотя с интересом следил за тем, что происходило, и часто бывал в России (в основном потому, что там жили близкие – мать, отец и бабушка).
– США стали для вас новым домом?
– Родиной моей является Москва, это понятно, я и поэт московский. Но Америка, безусловно, стала новым домом. В Америке выросли мои дети, родились и растут внуки, здесь похоронена мама. У меня когда-то была идея, что земля становится своей, становится домом, когда в зеленые американские холмы легли твои близкие. Со мной это произошло. Конечно, Москва по-прежнему является моим городом, как для любого, кто здесь родился. Ленинград ведь тоже является родным для своих уроженцев, хотя и Америка становится домом. Есть понятия – «русский американец», «итальянский американец», «китайский американец» и т.д. Все вышеуказанные чувствуют себя здесь дома, но тем не менее имеют связь со своим языком, культурой, и это является естественным для большинства людей, происходящих из различных культур.
– То есть американский «плавильный котел» – не выдумка?
– Он объединяет людей и не дает отрываться от своей среды и культуры. Многие живут на два дома, имеют дома или квартиры и здесь, и на давно оставленной родине, у них есть родственники и друзья и там и здесь, и это для американцев – норма. В этом секрет успеха этой страны.
– В статье «Американская мечта русского поэта» Игорь Дуардович пытается доказать, что эмигрантской русскоязычной поэзии сегодня не существует – во всяком случае, в традиционном измерении. Оспорите?
– Я думаю, что термин «эмигрантская поэзия» (или что-либо другое «эмигрантское», имеющее отношение к искусству) – устарел; сейчас следует применять более адекватный термин «диаспора». То есть «русская поэзия в диаспоре» или «поэзия диаспоры». Оттенок совершенно другой – это понятно любому человеку, знающему историю русской эмиграции. Кстати, до революции термин «эмиграция» не употреблялся. Русские писатели, художники, деятели культуры, да кто угодно, жили в Италии и других странах, творили, учились, и это не называлось эмиграцией. То же самое, с моей точки зрения, произошло и после падения Советского Союза, и мы являемся людьми русской культуры, живущими и по мере возможности творящими в диаспоре. Это имеет совершенно другой оттенок и смысл.
– В таком случае кого из поэтов диаспоры выделите?
– В Нью-Йорке сколько-то лет назад сформировалась «могучая кучка», необходимая критическая масса состоявшихся поэтов. Имена назову, но с оговоркой: не хочу кого-то обидеть и выражаю субъективное мнение. Не в порядке иерархичности, а просто – как вспоминается: Бахыт Кенжеев, Владимир Гандельсман, Алексей Цветков, Владимир Друк, Ирина Машинская, Григорий Стариковский, Александр Стесин, Виктор Санчук (от себя добавлю: Андрей Грицман. – В.К.). Это – Нью-Йорк (сразу прошу прощения, если кого-то упустил). Вне Нью-Йорка: Дмитрий Бобышев, Илья Кутик, Катя Капович, Григорий Марк. Невооруженным глазом видно, что это – мощная группа современных, важных, состоявшихся поэтов.
– А что вы скажете об авторах, которые пишут не на родном языке?
– Билингвальная литература, билингвальная, или транслингвальная, поэзия – это интереснейшее явление, которое сейчас стали подробно изучать. Речь об авторах, которые пишут не на родном языке. Это очень интересный феномен, когда имеется взгляд со стороны и одновременно – изнутри. Об этом (о транслингвальной литературе) я буду писать отдельно. Имеется целая группа авторов, пишущих на благоприобретенном языке и прозу, и поэзию в Америке: Гарри Штейнгардт, Давид Безмозгис, Лара Вапняр. Во Франции – это знаменитый Андрей Макин. В поэзии таких авторов меньше, но они есть: Катя Капович, ваш покорный слуга, Алексей Цветков, Ирина Машинская, Вера Зубарева и ряд других.
– Не считаете ли вы, что присуждение Нобелевской премии Бобу Дилану сродни премии «Поэт» в руках Юлия Кима (разумеется, соотнося масштабы)?
– Я абсолютно уверен, что присуждение Нобелевской премии по литературе Бобу Дилану – огромное событие и для мировой, и для американской поэзии в частности. К слову, ни один американский поэт до сих пор не получал Нобелевской премии. Томас Элиот – скорее британский. Другими словами, Нобелевскую премию получила американская поэзия (на которую многие в России смотрят снисходительно, потому что не понимают). А это поэзия в древнейшей, бардовской традиции, как заметила шведская академия, берущая истоки от Гомера и Сафо, которые пели свои стихи. Это великая песенная традиция американской поэзии: Боб Дилан, Вуди Гётри, Брюс Спрингстин; к этому ряду можно присоединить и американизированных великих британцев – «Битлз», «Роллинг Стоунз».
Кроме того, как ни парадоксально, данная премия и связанное с ней обсуждение поднимают на новую высоту поэзию Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы, Александра Галича и др. Вне сомнений, это – замечательная поэзия, начиная с Владимира Высоцкого, которого я лично как поэта ставлю очень высоко.
– Литинститут в России – притча во языцех. Мнения в периодике полярные. А что с американским аналогом?
– В Америке «литинститутов» гораздо больше, чем в России. Это так называемые «Master in Fine Arts» – программы по литературе. Это обучение помогает стать профессионалом – замечать недочеты, правильно подходить к материалу, литературно грамотно писать и поэзию, и нон-фикшн, и прозу. Кстати говоря, это очень чувствуется при общении с русскими авторами. У нас ведь в русской словесности как? Гений, или талантливый, или бездарь, графоман и т.д. На деле я нередко замечаю, что некоторые, даже талантливые, люди с большим количеством публикаций не прошли обкатку формального, стандартизированного образования. Чрезмерное употребление метафор, обращение с языком, да и многие другие вещи, о которых здесь не место говорить.
– Ваша поэтика за два десятилетия эволюционировала почти до неузнаваемости. От «классических», «понятных» для восприятия до аритмичных, полнящихся нюансами живой речи и вещной предметности. Неужели до сих пор идет поиск голоса? И к чему требовалась эта ломка – от благозвучности к «гармонии, которая вырастает из дисгармонии»?
– Вы удивительно точно и тонко подметили мою поэтическую эволюцию. Думаю, что у меня всегда был свой голос, несколько неровный. «Беда» в том, что я, как и многие другие из моего поколения и круга, был, что называется, «облучен» потоком русской поэзии. Мой отец очень любил и знал поэзию, с раннего детства читал мне стихи, и этот поток шел через меня. Поэтому мне в какой-то степени сложнее было найти свой голос – в ушах звучало столько замечательных мелодий русской поэзии! Но я интуитивно и логически ценю именно то, что вы назвали, – «нюанс живой речи и вещной предметности» (это очень хорошо сказано). Стихи должны быть живыми, и я никогда не думаю о том, в каком размере пишу, как получится и, как вы (и многие другие!), наверное, заметили, часто употребляю непрямые, сквозные рифмы. Порой использую несколько неправильный, «соскакивающий» ритм. Когда меня об этом спрашивают, отвечаю, что самое главное – ложится это на голос или нет. Могу повторить замечательное выражение Мандельштама из «Четвертой прозы»: «Я работаю с голоса». Вот это – самое важное.
– Журнал «Интерпоэзия» за без малого полтора десятка лет приобрел «выправку и честь». Расскажите о замысле журнала.
– «Интерпоэзия» – журнал мировой поэзии на русском языке. То есть это и журнал русской диаспоры, конечно, но одновременно и национальной русской поэзии. Как вы знаете, у нас значительный раздел переводов. В ближайшее время мы создадим новую рубрику современной американской поэзии, которая очень близка мне и ряду других авторов. Почти полтора десятка лет тому назад, когда журнал создавался, существовал лишь один профессиональный журнал поэзии на русском языке – «Арион». Появилась «Интерпоэзия», и вскоре после этого – журнал «Воздух» Дмитрия Кузьмина и «Дети Ра» Евгения Степанова. Вы, наверное, знаете, какое огромное количество поэтических журналов разного калибра и сорта есть в англоязычной традиции, особенно в США. Я сейчас не говорю о региональных альманахах поэзии; речь о профессиональном, постоянно издающемся журнале поэзии. Вот это и была идея «Интерпоэзии».